В отличие от предыдущих глав, описываемые в этой главе правонарушения выделены не по контекстуальному, а по хронологическому признаку. Такая методическая особенность связана с тем, что для исправления последствий по меньшей мере одной категории «антизаконных действий тоталитарного режима» (политических репрессий) в постсоветской России были приняты и на протяжении уже почти трёх десятилетий действуют (более или менее успешно) комплексные правовые меры. По этой причине проявления системной безнаказанности преступлений коммунистического режима будут рассмотрены не через линии поведения, а через пробелы в существующих правовых институтах, созданных для её преодоления.

1. Политические репрессии как уголовные преступления

Не будет преувеличением утверждать, что политика репрессий против собственного народа была присуща советской власти на протяжении всего её существования, за исключением, возможно, нескольких последних лет. В принятом 18 октября 1991 года Законе РФ «О реабилитации жертв политических репрессий» (далее — Закон о реабилитации) дано общее определение политических репрессий. Ими считаются различные меры принуждения, применяемые государством по политическим мотивам, в виде лишения жизни или свободы, помещения на принудительное лечение в психиатрические лечебные учреждения, выдворения из страны и лишения гражданства, выселения групп населения из мест проживания, направления в ссылку, высылку и на спецпоселение, привлечения к принудительному труду в условиях ограничения свободы, а также иное лишение или ограничение прав и свобод лиц, признаваемых социально опасными для государства или политического строя по классовым, социальным, национальным, религиозным или иным признакам. Такие меры принуждения применялись по решениям судов и других органов, наделённых судебными функциями, либо в административном порядке органами исполнительной власти, должностными лицами и общественными организациями или их органами, наделёнными административными полномочиями.

То обстоятельство, что политические репрессии проводились по воле советского правительства, казалось бы, исключает саму возможность их противоречия советским законам, и тем более исключает уголовную ответственность за их совершение. Однако в действительности их отношение к писаному праву в различные периоды коммунистического господства и в зависимости от содержания репрессивных мер не было одинаковым. По критерию соответствия советскому законодательству политические репрессии можно условно разделить на:

1. узаконенные;
2. проводимые во исполнение ведомственных инструкций, противоречащих законам;
3. лишённые какого-либо нормативного основания, то есть вполне произвольные.

Вопрос об обоснованности репрессивных мер в этой классификации не учитывается.

Примером репрессий первой категории служит приговор суда по уголовному делу об антисоветской агитации и пропаганде на основании статьи 70 Уголовного кодекса РСФСР 1960 года, второй категории — репрессии, применённые незаконными внесудебными органами, третьей — убийства, совершавшиеся сотрудниками органов госбезопасности без какого-либо юридического оформления.

В последнем случае нарушение советского законодательства очевидно. Поскольку даже подобного рода политические репрессии применяли представители власти, их действия следует по общему правилу квалифицировать как превышение полномочий (в приведённом примере — превышение полномочий, соединённое с умышленным убийством). Однако исполнители даже вполне произвольных актов политического насилия, в случае их привлечения к уголовной ответственности, могли бы ссылаться на отсутствие у них законной возможности уклониться от исполнения приказа без риска самим подвергнуться уголовному преследованию.

Во втором случае противоправность репрессий может следовать из противоречия ведомственных нормативных актов, на основании которых действовали внесудебные органы, советской конституции и законам. Однако исполнители репрессий и в этом случае могут ссылаться на то, что соответствующие ведомственные акты не считались незаконными в момент их применения и были для них безусловно обязательными, а в случае их неисполнения им самим угрожало наказание.

Эти доводы, однако, не снимают ответственности с тех советских руководителей, которые отдавали незаконные приказы или принимали нормативные акты, обосновывающие незаконные репрессии. Они могли бы быть признаны виновными в преступлениях независимо от ответственности их фактических исполнителей.

Если же речь идёт о политических репрессиях, предусмотренных непосредственно в законе, необходимый признак преступления — противоправный характер деяния — отсутствует. В приведённом примере обоснованное уголовное преследование и осуждение за антисоветскую агитацию и пропаганду (статья 70 УК РСФСР 1960 года) по советскому законодательству не может считаться преступлением следователя, прокурора или судьи.

Помимо превышения полномочий, советское законодательство предусматривало уголовную ответственность и за принятые в пределах полномочий акты репрессивного характера в случае их заведомой необоснованности — злоупотребление властью, привлечение заведомо невиновного к уголовной ответственности, вынесение заведомо неправосудного приговора, заведомо незаконный арест, задержание, принуждение к даче показаний (статьи 170, 176, 177–178 УК РСФСР 1960 года, статьи 112, 114–115, 193-17 УК РСФСР 1926 года).

Многие эпизоды советских политических репрессий могут быть квалифицированы как преступления против человечности или военные преступления по международному праву. Деяния, образующие преступления против человечности, считаются таковыми независимо от того, являлись ли они нарушением внутреннего права.

2. Практика уголовного преследования участников политических репрессий

Некоторые организаторы политических репрессий были подвергнуты уголовному наказанию ещё при жизни Сталина. В марте 1938 года за участие в «заговоре право-троцкистского блока» на третьем московском процессе был осуждён и через несколько дней расстрелян бывший народный комиссар внутренних дел СССР, один из организаторов ГУЛАГа Генрих Ягода. Два года спустя казнили его преемника Николая Ежова, возглавлявшего НКВД во время Большого террора. В ходе чисток карательных органов были подвергнуты наказаниям другие их руководители и рядовые сотрудники. Результатом борьбы за власть после смерти Сталина стало осуждение бывшего министра внутренних дел Лаврентия Берии и ряда его подчинённых в органах государственной безопасности. Всего в рамках связанной с именем Никиты Хрущёва политики «разоблачения культа личности Сталина» были репрессированы 62 бывших «чекиста».

Трудно рассматривать эти уголовные процессы в качестве актов справедливого возмездия. За исключением суда над Г. Ягодой, дела опальных чекистов рассматривались в закрытых судебных процессах. Судили их, как правило, не за убийства или превышение власти, а за различные контрреволюционные преступления.

Вторая попытка расследования политических репрессий как уголовных преступлений относится к периоду перестройки. С 1988 года органы следствия стали возбуждать уголовные дела в связи с политическими репрессиями сталинской эпохи, преимущественно по факту обнаружения захоронений их жертв. К моменту возбуждения уголовных дел со времени массовых внесудебных казней прошло 45 и более лет. Основные организаторы сталинских репрессий к этому моменту уже умерли (прожившие дольше остальных членов Политбюро Центрального Комитета ВКП(б)-КПСС сталинского периода Вячеслав Молотов и Георгий Маленков скончались в 1986 и 1988 годах соответственно, Лазарь Каганович дожил до лета 1991 года). Тем не менее некоторые рядовые участники репрессий на тот момент ещё оставались в живых и допрашивались в качестве свидетелей. Однако о предъявлении кому-либо обвинений и о передаче уголовных дел в суды не сообщалось. Как правило, органы следствия прекращали уголовные дела в связи со смертью виновных. Например, расследование расстрела демонстрации рабочих в Новочеркасске было прекращено в 1994 году, а широко известное уголовное дело о расстреле польских военнопленных в Катыни — в 2004 году. Впоследствии сошла на нет и практика возбуждения уголовных дел в связи с обнаружением захоронений жертв массовых казней.

Таким образом, включённое в Закон о реабилитации (часть вторая статьи 18) декларативное положение об уголовном преследовании участников политических репрессий осталось лишь благопожеланием.

Судебная оценка политических репрессий в постсоветской России ограничилась переквалификацией действий участвовавших в них сотрудников ОГПУ-НКВД-МГБ, репрессированных ещё в 30-е–50-е годы ХХ века. С принятием Закона о реабилитации у их родственников появилась возможность добиваться пересмотра вынесенных по их делам приговоров на равных с «обычными» жертвами политических репрессий. Таким руководителям органов госбезопасности, как Генрих Ягода, Николай Ежов, Виктор Абакумов, Лаврентий Берия, и ряду других ответственных работников этих органов в реабилитации было отказано. На этот случай в законе была предусмотрена судебная проверка обоснованности такого решения. Отказы в реабилитации всех названных лиц были признаны правомерными, однако, как следует из отдельных опубликованных судебных решений по этим делам, квалификация деяний осуждённых была изменена на злоупотребление властью (либо превышение власти), повлекшее за собой тяжкие последствия, при особо отягчающих обстоятельствах, по пункту «б» статьи 193-17 УК РСФСР 1926 года. В частности, Абакумов был посмертно признан Верховным Судом РФ виновным в том, что он и подчинённые ему ответственные должностные лица Министерства госбезопасности «в течение длительного времени систематически злоупотребляли властью, что выразилось в фальсификации уголовных дел и применении незаконных мер физического воздействия при производстве предварительного следствия» и привело к особо тяжким последствиям, в том числе «привлечению к ответственности многих невиновных граждан».

Институт посмертного изменения приговоров, которыми были осуждены (зачастую к смертной казни) попавшие в опалу деятели советских карательных органов — это, по сути, компромисс между необходимостью их реабилитации (в силу безосновательности выдвинутых против них обвинений в контрреволюционных преступлениях) и моральной невозможностью отрицать их вину за тяжкие злоупотребления властью в ходе репрессий.

Объясняя отказ от уголовного преследования за политические репрессии, российские официальные лица ссылались на то, что для него отсутствуют юридические основания. Так, в ответ на жалобу в Европейский Суд по правам человека, поданную родственниками убитых в 1940 году польских военнопленных на ненадлежащее расследование обстоятельств их гибели, российское правительство заявило, что расследование «Катынского» уголовного дела «осуществлялось в нарушение уголовно-процессуальных требований, по политическим причинам, как жест доброй воли в адрес польских властей», поскольку срок давности уголовного преследования за это преступление составлял десять лет, и, кроме того, причастные к расстрелу офицеры НКВД СССР умерли до начала расследования.

Действительно, предельный срок давности согласно Уголовному кодексу РСФСР 1960 года — десять лет, при совершении преступления, наказуемого строже, чем пятью годами лишения свободы (пункт 4 части 1 статьи 48). Поэтому ещё в советское время государство утратило возможность уголовного преследования за бóльшую часть сопровождавших политические репрессии преступлений.

Единственное исключение из действовавших в советское время правил о сроках давности привлечения к уголовной ответственности, — преступления, за которые предусмотрена смертная казнь. Согласно части 4 статьи 48 УК РСФСР 1960 года, вопрос о применении сроков давности к таким преступлениям решается судом (аналогичное положение было включено в Уголовный кодекс РФ). Из числа связанных с политическими репрессиями преступлений к этой категории относится только убийство при отягчающих обстоятельствах. Можно ли считать убийством казнь, например, по приговору незаконного внесудебного органа — тройки НКВД? Если исходить из принятых в советское время правил квалификации должностных преступлений, превышение полномочий, сопряжённое с убийством, должно квалифицироваться по совокупности преступлений. Например, подобным образом была оценена внесудебная расправа над жителями села Хайбах, проведённая советскими войсками в ходе депортации чеченского народа в 1944 году, при возбуждении в 1990 году уголовного дела «по факту обнаружения массового захоронения людей со следами насильственной смерти». Прокурор, проведя осмотр места происшествия и опросив его очевидца, установил достаточные признаки преступлений, предусмотренных частью 2 статьи 136 и пунктом «б» статьи 193-17 УК РСФСР 1926 года, то есть убийства и злоупотребления властью либо превышения власти, совершённых при особо отягчающих обстоятельствах лицом начальствующего состава Красной армии (или приравненных к ней органов госбезопасности). Таким образом, к преступным политическим репрессиям в виде лишения жизни сроки давности, при определённых условиях, всё же не применяются.

3. Установление фактов о политических репрессиях

Как уже говорилось, расследование советских политических репрессий в России не привело к судебным процессам. Уголовные дела, возбуждённые в связи с обнаружением на рубеже 80–90-х годов массовых захоронений репрессированных граждан, были прекращены на стадии предварительного следствия. При прекращении уголовного дела по причине смерти лиц, совершивших преступления, следователь должен был назвать этих людей и описать совершённые ими преступные деяния. Таким способом государство могло официально установить обстоятельства политических репрессий даже после смерти их участников. Однако ни советское, ни российское законодательство не предусматривало официального опубликования постановлений о прекращении уголовного дела. В результате установленные в ходе следствия по уголовным делам о политических репрессиях факты не стали достоянием гласности и зачастую до сих пор служат предметом для споров. Постановление о прекращении уголовного дела о массовых убийствах польских офицеров в Катынском лесу и в посёлке Медное было вообще засекречено.

Специальный механизм расследования политических репрессий вне уголовного процесса в Законе о реабилитации предусмотрен не был. В рамках реабилитации проводится проверка дел лиц, подлежащих реабилитации. Однако предмет этой проверки ограничен лишь фактами применения государством мер принуждения и наличием оснований для реабилитации. Иные обстоятельства политических репрессий (лица, причастные к применению мер принуждения, распределение ролей между ними, цели, мотивы и юридическая квалификация их действий и тому подобное) в ходе реабилитации не выясняются.

Таким образом, официальное расследование политических репрессий в России до сих пор не проведено, а их научное исследование государство хотя и не запрещает, но и не поддерживает. Поиском мест захоронений репрессированных власти также не занимаются. Эта задача отдана на попечение «организаций и граждан» (см. статью 18.1 Закона о реабилитации).

Доступ к архивным документам, которые касаются политических репрессий, регулируется Федеральным законом от 22 октября 2004 года «Об архивном деле в Российской Федерации» (далее — Закон об архивном деле) и Законом РФ от 21 июля 1993 года «О государственной тайне» (далее — Закон о государственной тайне). Основным препятствием для изучения таких документов служит наличие в них сведений, составляющих личную и семейную тайну гражданина, а также государственную тайну. Согласно Закону об архивном деле, доступ к архивным документам, содержащим сведения о личной и семейной тайне гражданина, его частной жизни, а также сведения, которые создают угрозу для его безопасности, ограничивается на срок в 75 лет со дня создания таких документов.

Указом Президента РФ от 23 июня 1992 года было решено рассекретить законодательные акты, решения правительственных, партийных органов и ведомственные акты, служившие основанием для применения массовых репрессий и посягательств на права человека. Однако указ был исполнен лишь частично. В ходе передачи архивов КГБ СССР на хранение в государственные архивы туда поступили архивно-следственные дела, касающиеся реабилитированных или подпадающих под действие Закона о реабилитации жертв политических репрессий, а также фильтрационно-проверочные дела на советских граждан, бывших в плену или угнанных в Германию. Прочие виды документов, связанных с репрессивной деятельностью органов государственной безопасности, остались в ведомственных архивах их правопреемников.

Согласно части четвёртой статьи 13 Закона о государственной тайне, срок сохранения сведений в государственной тайне не должен превышать тридцати лет. После того как в 2012 году Конституционный Суд РФ в своём определении указал, что этот срок подлежит применению и к документам, засекреченным до вступления закона в силу, срок секретности широкого круга документов, связанных с политическими репрессиями, был продлён на основании оговорки, допускающей такое продление «в исключительных случаях». Теперь любые созданные с 1917 по 1991 год документы, содержащие информацию о разведывательной, контрразведывательной, оперативно-розыскной деятельности, о негласных осведомителях органов ВЧК — КГБ СССР, о сотрудниках этих органов, принимавших участие в спецоперациях, остаются государственной тайной до 2044 года.

4. Возмещение вреда, причинённого политическими репрессиями

Возмещение вреда стало основным предметом Закона о реабилитации и подзаконных актов, принятых на его основании. В них предусмотрены следующие меры, которые можно отнести к репарациям в значении, предусмотренном в документах ООН о переходном правосудии:

• реабилитация;
• признание пострадавших жертвами и осуждение политических репрессий;
• восстановление в гражданстве;
• возмещение материального ущерба;
• денежная компенсация за лишение свободы и за принудительное лечение в психиатрической больнице;
• обеспечение жильём;
• меры социальной поддержки;
• возвращение утраченного в связи с репрессиями имущества либо возмещение его стоимости или выплата денежной компенсации за него.

Здесь необходимо отметить, что значение юридического термина «реабилитация» в российском и международном контекстах не одинаково. В Резолюции 60/147 (пункт 21) и других документах ООН о правосудии переходного периода под реабилитацией понимается одна из форм возмещения вреда, причинённого жертвам грубых нарушений прав человека, включающая оказание им «медицинской и психологической помощи, а также юридических и социальных услуг». В то же время в советском и российском законодательстве реабилитация имеет иное содержание: «во-первых, восстановление доброго имени, репутации неправильно обвинённого или опороченного лица, во-вторых, восстановление в прежних правах путём отмены решения о виновности данного лица и о применении к нему конкретных юридических санкций». С точки зрения международной терминологии, реабилитация в последнем значении относится, во-первых, к сатисфакции, а во-вторых, к реституции — двум другим формам репараций.

4.1. Круг лиц, имеющих право на возмещение вреда

Репарации, предусмотренные Законом о реабилитации, распространяются на две категории лиц:

• жертвы политических репрессий — те, к кому меры принуждения применялись непосредственно, а также дети, оставшиеся в несовершеннолетнем возрасте без попечения родителей (одного или обоих), репрессированных по политическим мотивам, а также находившиеся вместе с ними (или лицами, которые их заменили) в местах лишения свободы, в ссылке, высылке, на спецпоселении;
• пострадавшие от политических репрессий — дети, супруги, родители расстрелянных или умерших в местах лишения свободы и реабилитированных посмертно, то есть те, кто лично не подвергался мерам принуждения, но в результате репрессий лишился близкого родственника.

По российскому Закону о реабилитации права получают лишь те жертвы политических репрессий, кто подвергся им на территории РСФСР. Кроме того, закон распространяется на иностранных граждан, репрессированных по решению судов СССР и внесудебных органов за пределами СССР по обвинению в деяниях против граждан и интересов СССР.

Основной критерий признания репрессий политическими — политический мотив их применения. Некоторые характерные формы политических репрессий перечислены в самом Законе о реабилитации (см. статью 3). Кроме того, пять составов преступлений признаны политическими репрессиями независимо от наличия фактических оснований для привлечения к уголовной ответственности (см. статью 5). В отношении отдельных ситуаций массовых репрессий — таких как подавление крестьянских восстаний 1918–1922 годов и Кронштадтского восстания 1921 года, депортации народов во время Второй мировой войны, репрессии против репатриированных советских военнопленных, репрессии против священнослужителей и верующих, расстрел демонстрации в Новочеркасске — были приняты специальные правовые акты, указывающие на незаконность этих актов насилия и необходимость реабилитации пострадавших. Из-за того, что в Законе о реабилитации не упомянуты применявшиеся в ходе коллективизации меры принуждения, не связанные с ограничением свободы (в частности, изъятие недвижимости, скота, инвентаря), практика реабилитации жертв раскулачивания остаётся неустойчивой.

Критерий политического мотива репрессий оставляет органам прокуратуры и внутренних дел значительное пространство для усмотрения по вопросу о том, кого признавать жертвами политических репрессий, а кому в этом признании отказывать. На практике в первую очередь реабилитировали тех, чьи дела подлежали пересмотру в силу закона (по статьям 3 и 5 Закона о реабилитации).

Кроме того, в законе предусмотрены преступления, совершение которых исключает реабилитацию (см. статью 4). При этом не имеет значения, кем — судом или внесудебным органом — и за какое деяние была изначально применена репрессия.

Среди исключений выделяется организация «бандформирований, совершавших убийства, грабежи и другие насильственные действия», а также личное участие в совершении этих деяний в составе бандформирований. Под него подпадает любое организованное вооружённое сопротивление коммунистическому режиму.

Определение политических репрессий в Законе о реабилитации имеет открытый характер и включает в себя «иное лишение или ограничение прав и свобод лиц, признававшихся социально опасными для государства или политического строя по классовым, социальным, национальным, религиозным или иным признакам». Однако в действительности практика реабилитации граждан, поражённых в правах по политическим мотивам без лишения жизни или свободы и не в связи с депортацией, распространения не получила.

4.2. Реабилитация

Реабилитация означает признание применённой к человеку меры принуждения политически мотивированной, а также незаконной либо необоснованной. Решение о реабилитации принимает прокуратура или органы внутренних дел.

В знак восстановления доброго имени жертве политических репрессий выдаётся справка о реабилитации. Кроме того, в законе предусмотрено опубликование списков реабилитированных с указанием основных биографических данных и обвинений, по которым они реабилитированы. Однако государство такие списки официально не публикует, этим занимаются общественные объединения и частные лица.

В общей сложности за период действия Закона о реабилитации (по данным на 2015 год) реабилитированы более 3,5 миллионов человек, более 250 тысяч детей репрессированных признаны пострадавшими от политических репрессий.

4.3. Реституция

В Законе о реабилитации намечены различные реституционные меры, направленные на восстановление репрессированных в том положении, в котором они находились до применения мер принуждения.

Во-первых, они восстанавливаются в утраченных в связи с репрессиями социально-политических и гражданских правах, а также в воинских и специальных званиях. Кроме того, им возвращаются государственные награды. Во-вторых, реабилитированные получают право вернуться для проживания в те местности и населённые пункты, где они проживали до применения к ним репрессий. Правда, эта мера после отмены большинства существовавших в СССР ограничений на свободу передвижения и выбора места жительства утратила практическое значение. В-третьих, согласно закону, восстанавливаются в гражданстве Российской Федерации все жители Российской Федерации, лишённые гражданства без их свободного волеизъявления. На практике этим положением могли воспользоваться лишь те, кто проживал на территории РСФСР «непосредственно перед выездом на постоянное жительство за пределы бывшего СССР». При обращении за российским паспортом им необходимо было представить «документ, подтверждающий постоянное проживание на территории России непосредственно перед выездом за пределы бывшего СССР, заверенную копию свидетельства о рождении на территории России». Восстановление российского гражданства на таких условиях явно не было рассчитано на людей, утративших его после эмиграции из России в ходе гражданской войны 1917–1922 годов, и на советских перемещённых лиц, отказавшихся от репатриации по политическим соображениям. В частности, не был аннулирован декрет Всероссийского центрального исполнительного комитета (далее — ВЦИК) и Совета народных комиссаров (далее — СНК) РСФСР от 15 декабря 1921 года «О лишении права гражданства некоторых категорий лиц, находящихся за границей». Лишь отдельным представителям этих волн политической эмиграции гражданство было предоставлено указами Президента РФ.

В-четвёртых, реабилитированным лицам возвращается их имущество, конфискованное, изъятое и вышедшее иным путём из их владения в связи с репрессиями. В случае смерти реабилитированного лица возврат имущества, возмещение его стоимости или выплата денежных компенсаций производится детям, супруге (супругу) либо родителям умершего. При этом возврату не подлежит:

• имущество, национализированное (муниципализированное) либо подлежавшее национализации (муниципализации) в соответствии с законодательством, действовавшим на момент выхода его из владения реабилитированного. Таким образом, как правило, не возвращается недвижимость в городах. Возврат немуниципализированных жилых домов допускается, но производится лишь при соблюдении ряда дополнительных условий;
• имущество, уничтоженное в период Гражданской и Великой Отечественной войн, а также в результате стихийных бедствий;
• земля, плодово-ягодные насаждения, неубранные посевы;
• имущество, изъятое из гражданского оборота (в частности, музейные фонды).

По нашему мнению, национализация недвижимости, предприятий, банковских вкладов, культурных ценностей также относится к числу политических репрессий в соответствии с их определением в Законе о реабилитации. Однако результаты применения этих мер принуждения Законом о реабилитации были фактически подтверждены.

На практике можно добиваться возврата движимых вещей, не включённых в музейные фонды и не ограниченных в обороте иным образом, а также построек в сельской местности (например, изъятых при раскулачивании или утраченных вследствие депортации).

Если возврат имущества не возможен, выплачивается возмещение его стоимости или компенсация (в случае, если стоимость утраченного нельзя оценить). Размеры возмещения стоимости и компенсации ограничены 4 000 рублей за всё имущество, исключая жилые дома, и 10 000 рублей за всё имущество, включая жилые дома.

4.4. Компенсации и льготы

Законом о реабилитации предусмотрена единовременная денежная компенсация за лишение свободы, а также меры социальной поддержки (см. статьи 15–16).

Размер компенсации определяется исходя из продолжительности лишения свободы. В первоначальной редакции Закона она составляла 180 рублей за месяц заключения, но не более 25 000 рублей. В дальнейшем компенсация рассчитывалась исходя из минимального размера оплаты труда (далее — МРОТ) — три четверти МРОТ за месяц и не более ста МРОТ в целом. В настоящее время в законе снова указаны твёрдые суммы, но более чем скромного размера — 75 рублей за месяц лишения свободы или пребывания в психиатрических лечебных заведениях, но не более 10 000 рублей.

Изначально в Законе о реабилитации (см. статью 16) был установлен перечень неденежных льгот, причитающихся реабилитированным. Это, во-первых, право на первоочередное получение жилья в случае его утраты в связи с репрессиями. Во-вторых, различные льготы для инвалидов и пенсионеров, ранее подвергшихся по политическим мотивам лишению свободы, ссылке или высылке.

С 2005 года обеспечение реабилитированных жильём и социальной поддержкой отнесено к компетенции субъектов РФ. Они самостоятельно определяют объём поддержки и порядок её оказания.

В декабре 2019 года Конституционный Суд признал неконституционной статью 13 Закона о реабилитации в силу неопределённости порядка реализации права возвращающихся жертв политических репрессий на обеспечение жилыми помещениями.

Одна из целей Закона о реабилитации, указанная в его преамбуле, — это «обеспечение посильной в настоящее время компенсации материального ущерба» от политических репрессий. В условиях экономического краха 1991 года оговорка о «посильном» уровне компенсации была уместной. Однако она оставалась неизменной и в годы бурного экономического роста первого десятилетия XXI века, когда государству было вполне по силам возместить материальный ущерб в объёмах, существенно бóльших, чем было предусмотрено в законе. Спустя 28 лет после принятия Закона о реабилитации Конституционный Суд указал на обязанность государства стремиться к «возможно более полному возмещению такого вреда на основе максимально возможного использования имеющихся средств и финансово-экономического потенциала».

4.5. Моральное удовлетворение (сатисфакция)

Как сказано выше, реабилитация по своему содержанию является, помимо прочего, индивидуальной мерой морального удовлетворения (сатисфакции) потерпевших от политических репрессий. Этот результат достигается через официальное признание того, что репрессии были применены необоснованно и что подвергнутый им человек невиновен. Оформляется такое признание выдачей справки о реабилитации. Этим усилия государства в данном вопросе и ограничиваются. Вопреки положению части первой статьи 18 Закона о реабилитации официальное опубликование списков реабилитированных не производится, а увековечением их памяти занимаются в основном общественные объединения и частные лица.

Коллективная сатисфакция предоставлена жертвам политических репрессий в форме официального признания политических репрессий в советской России и их осуждения в преамбуле Закона о реабилитации: «За годы Советской власти миллионы людей стали жертвами произвола тоталитарного государства, подверглись репрессиям за политические и религиозные убеждения, по социальным, национальным и иным признакам. Осуждая многолетний террор и массовые преследования своего народа как несовместимые с идеей права и справедливости, Федеральное Собрание Российской Федерации выражает глубокое сочувствие жертвам необоснованных репрессий, их родным и близким, заявляет о неуклонном стремлении добиваться реальных гарантий обеспечения законности и прав человека».

Помимо общего признания и осуждения политических репрессий в этом законе, российские власти официально осуждали отдельные случаи или виды репрессий. Часть этих документов перечислена выше. К ним можно отнести и заявление Государственной Думы от 2 апреля 2008 года «Памяти жертв голода 30-х годов на территории СССР», в котором названы причины этой трагедии, признана связь между голодом и насильственной коллективизацией и осуждён «режим, пренебрегший жизнью людей ради достижения экономических и политических целей». Следует также отметить заявление Государственной Думы от 26 ноября 2010 года «О Катынской трагедии и ее жертвах». В нём расстрел польских военнопленных назван «преступлением», совершённым «по прямому указанию Сталина и других советских руководителей».

С определённой точки зрения, актом коллективной сатисфакции стал и процесс в Конституционном Суде по делу КПСС. Тогда Президент России представил в суд документы и другие доказательства преступлений, совершённых коммунистической партией. Это действие можно рассматривать как официальное признание преступлений партии со стороны главы государства. Однако в тексте самого постановления Конституционного Суда они упоминаются лишь одной строкой, а материалы этого судебного процесса официально публиковались только один раз в середине 90-х годов.

К числу мер коллективной сатисфакции следует отнести и создание музеев и экспозиций, посвящённых политическим репрессиям, а также создание памятников жертвам политических репрессий.

5. Иные области противоправной деятельности коммунистического режима

Политические репрессии — это единственная категория преступлений коммунистического режима, подвергшаяся в постсоветской России последовательной, хотя и односторонней, правовой проработке. При всей её широте, эта категория далека от того, чтобы охватить все безнаказанные противоправные практики советской эпохи.

Описание советской системной преступности нуждается в самостоятельном исследовании. Далее мы попробуем показать, как с точки зрения современного российского права оценивается коммунистический режим в целом, и назовём те области советской системной преступности, которые, по нашему мнению, нуждались в переходном правосудии, но, в отличие от политических репрессий, его так и не получили.

5.1. Октябрьская революция и коммунистический режим в России

Октябрьский переворот и последовавший за ним разгон Учредительного собрания были преступлениями по законам Российского государства, а именно бунтом против верховной власти, наказуемым на основании статьи 100 Уголовного уложения 1903 года в редакции постановления Временного правительства от 4 августа 1917 года. Эти преступления остались безнаказанными. Очевидно, что их участники давно умерли и к моменту падения коммунистического режима не могли быть привлечены к уголовной ответственности. Потерпевшим от этих преступлений был весь народ России, лишённый из-за них возможности установить через Учредительное собрание «образ правления и новые основные законы Государства Российского». Из этого следует, что средство исправления причинённого большевистским переворотом вреда заключалось в новом учреждении российской государственности на демократических началах. В качестве такого исправления следует рассматривать принятие Конституции России на всенародном референдуме 12 декабря 1993 года. Поэтому, по нашему мнению, вопрос о юридических последствиях самого октябрьского переворота на территории Российской Федерации был в этот момент закрыт.

Этого нельзя сказать о правовой оценке коммунистического режима в целом. От его характеристики зависит по меньшей мере три вопроса, которые сохранили своё юридическое значение и после восстановления демократической государственности. Во-первых, было ли удержание власти в стране коммунистической партией правонарушением, и если да, какова ответственность за него и кто должен её нести? Во-вторых, какова юридическая сила нормативно-правовых актов, которыми были оформлены организованные советской властью политические репрессии, репрессивные экономические меры и иные грубые нарушения прав человека? В-третьих, имели ли граждане России право на сопротивление советской власти?

Постановка вопроса о юридической ответственности КПСС неразрывно связана с попыткой государственного переворота в Советском Союзе в августе 1991 года. За провалом августовского путча последовал ряд актов высших государственных органов СССР и России, направленных против коммунистической партии. 23 августа 1991 года Президент России приостановил деятельность органов и организаций Коммунистической партии РСФСР, поручил МВД и прокуратуре провести расследование фактов её антиконституционной деятельности. Два дня спустя всё имущество КПСС и Коммунистической партии РСФСР на территории России и за границей было объявлено государственной собственностью РСФСР. 29 августа Верховный Совет СССР приостановил деятельность КПСС на всей территории и поручил прокуратуре провести расследование участия органов КПСС в попытке насильственного изменения конституционного строя. Против участников Государственного комитета по чрезвычайному положению было возбуждено уголовное дело по обвинению в измене родине в форме заговора с целью захвата власти (статья 64 УК РСФСР).

Указом Президента РСФСР от 6 ноября 1991 года политические обвинения в адрес коммунистической партии были распространены на её деятельность в целом, которая «носила явно антинародный, антиконституционный характер, была прямо связана с разжиганием среди народов страны религиозной, социальной и национальной розни, посягательством на основополагающие, признанные всем международным сообществом права и свободы человека и гражданина». В качестве превентивной меры против новых попыток «антинародного переворота» деятельность КПСС, КП РСФСР на территории России была прекращена, а их организационные структуры распущены. Одновременно Президент России запретил преследование граждан за факт принадлежности к коммунистической партии. Этот запрет ознаменовал отказ российского государственного руководства от люстрации функционеров и членов партии.

Перспектива поражения в правах по признаку партийной принадлежности снова возникла в связи с делом КПСС — оспариванием в Конституционном Суде вышеперечисленных указов Президента РСФСР и проверкой конституционности самой КПСС. Признание компартии, её целей и деятельности антиконституционными открывало возможность для введения гарантий неповторения совершённых ею правонарушений. Подобной гарантией мог стать запрет на создание партий и общественных объединений с наименованиями, идентичными тем, которые когда-либо носила КПСС, либо объединений, признающих свою историческую, юридическую, организационную преемственность с КПСС (КП РСФСР), либо пропагандирующих идеологию и практику советского коммунизма. Во всяком случае, такая точка зрения была выражена в особом мнении судьи А. Л. Кононова, бывшего докладчиком по данному делу и, по его недавнему признанию, подготовившего проект постановления суда. В последний момент большинством его коллег проект был отвергнут, а производство по вопросу о конституционности КПСС прекращено в связи с её фактическим распадом. Суд ограничился признанием конституционности основных положений указов Президента России о приостановлении деятельности и роспуске КПСС и КП РСФСР на том основании, что их руководящие структуры, вопреки конституциям СССР и РСФСР, осуществляли государственно-правовые функции.

Характеризуя политический строй Советского Союза, Конституционный Суд признал, что «в стране в течение длительного времени господствовал режим неограниченной, опирающейся на насилие власти узкой группы коммунистических функционеров, объединённых в политбюро ЦК КПСС во главе с генеральным секретарем ЦК КПСС». Однако эта яркая фраза не послужила поводом к возбуждению новых уголовных дел в отношении бывших членов политбюро. Это неудивительно, ведь советское законодательство, хотя и предусматривало ответственность за самовольное присвоение власти должностного лица (статья 194 УК РСФСР 1960 года, преступление небольшой тяжести), но до февраля 1990 года прямо уполномочивало КПСС определять линию внутренней и внешней политики СССР (статья 6 Конституции СССР 1977 года), что позволяло партийным структурам законно руководить государством.

Оценка власти КПСС как узурпаторской и недемократической могла бы создать основание для признания советского законодательства изначально ничтожным. Практический смысл аннулирование советских законов имело лишь в той мере, в которой они оформляли те репрессивные акты коммунистического режима, последствия которых были устранимы и после его падения. Осуждение власти КПСС могло быть использовано и для обоснования пересмотра репрессивных мер против вооружённого сопротивления коммунистическому режиму, будь то участники Белого движения или крестьяне, боровшиеся против коллективизации и раскулачивания. Их реабилитация была бы равносильна признанию за ними права на восстание против советской власти.

Однако ответа на эти вопросы, связанные с узурпаторской сущностью коммунистического режима, российские законы не дают.

Идея аннулирования советских законов по признаку их противоречия Конституции России практического развития не получила. В частности, Конституционный Суд неоднократно отказывал в принятии к рассмотрению жалоб на неконституционность применения судами Декрета ВЦИК от 20 августа 1918 года «Об отмене права частной собственности на недвижимость в городах», ссылаясь на неподведомственность ему этого вопроса. Заявители обосновывали свои жалобы противоречием этого декрета статье 35 Конституции РФ, гарантирующей право частной собственности. Суд в ответ на этот довод указывал, что восстановление прав частных собственников на национализированное имущество составляет прерогативу законодателя.

Что касается права на сопротивление советской власти, универсального признания оно также не получило. Ряду репрессированных видных участников антибольшевистского сопротивления было отказано в реабилитации. Единственными «дозволенными» впоследствии способами сопротивления советской власти оказались «антисоветская агитация» и побег из места заключения.

5.2. Преступления, совершённые в контексте вооружённых конфликтов

Систематический анализ связанных с вооружёнными конфликтами преступлений, совершённых советским государственным руководством и военнослужащими, отсутствует. Признаки агрессии со стороны Советского Союза имелись во многих вооружённых конфликтах с его участием: в войне против Польши в сентябре 1939 года, в советско-финской войне 1939–1940 годов, в аннексии Прибалтийских стран в 1940 году, в подавлении Венгерской революции 1956 года и Пражской весны в Чехословакии в 1968 году. В качестве агрессивной политики СССР можно рассматривать и войну в Афганистане 1979–1989 годов.

Отдельные деяния, достигающие уровня военных преступлений по международному праву, по-видимому, расследовались ещё советскими органами военной юстиции, а виновные в них лица привлекались к уголовной ответственности. Такая практика существовала, в частности, во время советской военной операции в Афганистане. В 1989 году военнослужащие, совершившие преступления в Афганистане, были освобождены от уголовной ответственности, что положило конец их дальнейшему уголовному преследованию.

Единственный известный случай российского расследования военных преступлений советского периода — это Катынское дело, о котором уже говорилось в связи с политическими репрессиями. Старший военный прокурор Главной военной прокуратуры РФ Анатолий Яблоков в постановлении о прекращении уголовного дела от 13 июля 1994 года признал И. В. Сталина и приближённых к нему членов Политбюро ЦК ВКП (б) В. М. Молотова, К. Е. Ворошилова, М. И. Калинина, Л. М. Кагановича, А. И. Микояна и Л. П. Берию, а также руководителей НКВД/НКГБ/МГБ СССР и исполнителей расстрелов на местах виновными в совершении преступлений, предусмотренных пунктами «а», «б» и «в» статьи 6 Устава Международного военного трибунала в Нюрнберге (преступления против мира, человечества, военные преступления), и в геноциде польских граждан. Однако это постановление было отменено, и в дальнейшем «действия ряда конкретных высокопоставленных должностных лиц СССР [были] квалифицированы по пункту „б“ статьи 193-17 УК РСФСР (1926 года)». Как следует из заявления представителя РФ в Европейском Суде по правам человека, с точки зрения российского правительства, в международном праве по состоянию на 1940 год отсутствовали основания для квалификации «Катынских событий» как военных преступлений или преступлений против человечности. Европейский Суд по правам человека подтвердил отсутствие у России обязательств по расследованию убийств польских военнопленных на основании Конвенции о защите прав человека и основных свобод, поскольку данные преступления произошли за десять лет до принятия самой конвенции.

Каких-либо специальных мер по возмещению ущерба потерпевшим от нарушений международного гуманитарного права в ходе вооружённых конфликтов с участием СССР российское законодательство не содержит. Пожалуй, в качестве единственного в своём роде акта моральной сатисфакции потерпевшим от военных преступлений можно назвать заявление Государственной Думы 2010 года «О Катынской трагедии и её жертвах», в котором признана ответственность «Сталина и других советских руководителей» за расстрел, и выражено «глубокое сочувствие всем жертвам необоснованных репрессий, их родным и близким». Примечательно, что в сделанном годом ранее заявлении верхней палаты парламента «В связи с 30-й годовщиной ввода ограниченного контингента советских войск в Афганистан» слов сожаления о жертвах войны в Афганистане нет, сказано лишь о «невосполнимых потерях среди советских и афганских граждан».

5.3. Экономические репрессии

Как уже было сказано, содержание и практика применения Закона о реабилитации не позволяют отнести к политическим репрессиям меры экономического принуждения, систематически применявшиеся советской властью в различные периоды её существования. В их числе можно назвать, в хронологическом порядке, национализацию земли, предприятий, банковских вкладов, недвижимости в городах, карательное налогообложение, коллективизацию, принудительный бесплатный (недооплаченный) труд в колхозах и совхозах и иные меры принуждения. Эти инициативы советского правительства можно обобщённо назвать экономическими репрессиями — экономическими по содержанию, в то время как мотив их применения также можно считать политическим (прежде всего, подавление классов, враждебных «пролетарской диктатуре»).

Специальных механизмов возмещения вреда, причинённого экономическими репрессиями, в России нет. Напротив, применительно к экспроприированной недвижимости в российском законодательстве постепенно утвердился прямой отказ от её возврата или возмещения её стоимости. Как уже было отмечено, ещё в 1991 году в положениях Закона о реабилитации относительно возврата имущества, выбывшего из владения в связи с политическими репрессиями, было специально предусмотрено изъятие для земли и другого имущества, национализированного (муниципализированного) в соответствии с советским законодательством. В принятом в 2001 году Земельном кодексе РФ отказ от реституции прав на землю был закреплён окончательно (пункт 3 статьи 25).

С определённой долей условности в качестве меры возмещения вреда, причинённого национализацией и коллективизацией земли, можно рассматривать запущенную в 1991 году приватизацию сельскохозяйственных угодий. Право на земельный пай (его, теоретически, можно было выделить в натуре) получили члены колхозов и работники совхозов. Среди них были и наследники крестьян, у которых земля была экспроприирована в 1917–1918 годах и (или) впоследствии изъята в ходе коллективизации.

Отметим, что несмотря на законодательные запреты реституции прав на недвижимость, возможность её проведения сохраняется в той мере, в которой ранее национализированные земельные участки и постройки по-прежнему находятся в государственной или муниципальной собственности.

5.4. Политически мотивированная оперативная разработка

Оперативную разработку в отношении лиц, которых коммунистическое руководство считало политически неблагонадёжными, можно рассматривать в качестве одного из видов политических репрессий, поскольку она приводила к произвольному вторжению в частную жизнь людей. Однако на практике к тем, за кем органы госбезопасности «лишь» следили, Закон о реабилитации не применяется.

Главное средство исправления последствий политически мотивированного вмешательства в частную жизнь — это предоставление доступа к материалам оперативной разработки. Помимо защиты прав пострадавших от слежки раскрытие этих архивных материалов позволило бы восстановить доброе имя тех людей, которых подозревали в доносительстве, возможно безосновательно.

Общественная дискуссия о доступе к архивам КГБ и люстрации началась сразу после поражения августовского путча 1991 года. Вышедший победителем из политического кризиса президент России Борис Ельцин попытался ликвидировать две главные опоры советского коммунистического режима — партию и спецслужбы. С этой целью новым руководителем КГБ был назначен не связанный с органами госбезопасности человек — Вадим Бакатин. Кроме того, было создано несколько парламентских и ведомственных комиссий по расследованию и проверке конституционности различных аспектов деятельности комитета, а также было принято решение об изъятии у КГБ его архивов. В сложившейся обстановке получила распространение идея предать огласке имена секретных осведомителей КГБ. Бакатин, несмотря на принятую им на себя роль «ликвидатора» органов госбезопасности, это предложение отверг, заявив уже через неделю после поражения августовского путча, что «виноваты не люди, а система, которая их воспитала», и что призывы к открытию архивов могут ещё больше расколоть общество. Отдельные члены работавших в КГБ проверочных комиссий решили взять инициативу в свои руки и в начале 1992 года опубликовали фрагменты отчётов 5-го управления КГБ (идеологическая контрразведка) с агентурными именами осведомителей.

На фоне этих стихийных разоблачений было подготовлено предложение о передаче в государственные архивы личных дел бывших сотрудников органов госбезопасности (со сроком хранения 30 лет и более), дел оперативного учёта и личных дел агентуры. Однако необходимой политической поддержки эти смелые проекты не получили. Этим воспользовались противники люстрации, обеспечившие уже в марте 1992 года принятие Закона РФ «Об оперативно-розыскной деятельности в Российской Федерации». В нём было закреплено положение о секретности сведений об организации и тактике оперативно-розыскной деятельности. Вопрос о раскрытии имён сотрудников и осведомителей КГБ был таким образом снят с политической повестки.

6. Основные пробелы постсоветского переходного правосудия

Подавляющее большинство виновных даже в наиболее тяжких преступлениях коммунистического режима остались безнаказанными. Государство не провело официального публичного расследования этих преступлений, отдав эту задачу на попечение общественных организаций и частных лиц. Из числа мер возмещения вреда для жертв политических репрессий в России относительно эффективно и последовательно применяется индивидуальная сатисфакция (в виде реабилитации). Реституция и компенсации хотя и были предусмотрены, но из-за значительных изъятий (в первом случае) и ничтожных размеров (во втором) их нельзя признать действенными средствами правовой защиты. Возмещение вреда от других преступлений коммунистического режима, не отнесённых к политическим репрессиям, ограничивается отдельными актами коллективной сатисфакции. Люстрация сотрудников советских спецслужб, призванная защитить страну от повторения совершённых ими преступлений, проведена не была, их архивы до сих пор в значительной мере закрыты для общества.